О МУЖЕСТВЕ БЕСПРЕРЫВНОГО СЧАСТЬЯ

По мотивам спектакля театра-студии О. Табакова “Рассказ о счастливой Москве”

Таня Сецко

Режиссёр: Миндаугас Карбаускис
Автор: Андрей Платонов
Премьера: 29 апреля 2007 года
В ролях: Ирина Пегова, Иван Шибанов, Евгений Миллер, Алексей Усольцев, Александр Воробьёв, Яна Сексте
Спектакль был показан в Минске 16 октября 2014 в рамках Международного форума театрального искусства “ТЕАРТ”

Кажется, поступая в Академию искусств, многие из нас мечтали именно о таком театре. Не обязательно любили, нет, может быть, и вовсе не знали, но на каком-то уровне, видимо, через черно-белый экран советских фильмов вместе с вопрошанием “Отчего люди не летают так, как птицы?” усвоили эту тягу к “настоящему”, которое возможно только на сцене. Мы накрепко попали в зону влияния фантазмов и какое-то время действительно носили на занятия по сценической речи революционные монологи или, напротив, что-то щемящее, о первом посещении городской филармонии. Это уже потом возникли неразрешимо тревожные ощущения. Потом. Изнутри утопия непрозрачна: мифу верить приятно, а не следовать — невозможно. Он, не оставляя просветов, заполняет всё пространство, делает мысли чеканными и звонкими. А развенчание встречает нас в виде зияющей дыры, и ее, сколько ни улыбайся от отчаяния, игнорировать нельзя.

Спектакль театра-студии Олега Табакова, бесспорно, про Москву 30-х, тяжело дышащее тело советской иллюзии, но и про нас сегодняшних, очарованных тем или иным мифом, про нас, желающих сейчас же перекроить мир — сделать его лучше и пронзительнее.

Незавершенный роман Андрея Платонова “Счастливая Москва” долгое время оставался неизвестным, пока дочь писателя Мария не восстановила рукопись 1933–1936 годов. Надо сказать, 1930-е для Платонова начались с того, что после выхода повести “Впрок” Сталин назвал его вражеской сволочью и певцом “дураков и юродивых”. За этим последовало пятилетнее отсутствие публикаций и попытка “исправиться”, однако, к нашему счастью, “гениальная кривизна взгляда и стиля” осталась с автором навсегда [1]. “Счастливая Москва” — рассказ о девушке невероятных устремлений и сердечной широты, мечтавшей больше всего о счастье, но так его и не получившей.

“Счастливая Москва” Платонова начинается с учащенного дыхания, выстрела и бедного грустного крика. Так, скучный сон поздней осени сменяется Октябрьской революцией. Москва Ивановна Честнова (И. Пегова) встречает ее, как и полагается юному сердцу тех времен, с предвкушением прекрасного и в своем рассказе о грядущей жизни пишет:

“Нас учат теперь уму, а ум в голове, снаружи ничего нет. Надо жить по правде с трудом, я хочу жить будущей жизнью, пускай будет печенье, варенье, конфеты и можно всегда гулять в поле мимо деревьев. А то я жить не буду, если так, мне не хочется от настроения. Мне хочется жить обыкновенно со счастьем. Вдобавок нечего сказать”.

Это внезапно напоминает, как Анна, младшая дочь Зигмунда Фрейда, пробывшая день на голодной диете, сквозь сонную ночь “возбужденно кричала: Анна Фрейд, земляника, клубника, яичница, кисель. Она употребила тогда свое имя, чтобы выразить вступление во владение” [2]. Москва Ивановна Честнова и мыслить не могла о собственности, и думать не решалась о голоде. Замещая всё это одурью Великой Мечты, она начала “бессознательно искать дорогу в свое будущее, в счастливую тесноту людей”, где, конечно, ждала “еще таинственная, но высокая судьба”.

“Счастливая Москва” режиссуры Миндаугаса Карбаускиса начинается на кладбище, где по номеркам выдают серые души.

Стилизованные под кресты гардеробные вешалки, погребенная серость шинелей, стойка с радиолой и букетом красных гвоздик на ней — вот, собственно, и вся жизненная декорация. Точная строгость сценографии задает тон и траекторию бытия. В начале спектакля с этим мрачным фоном контрастирует неистовая страсть героев. Хирург Самбикин (Е. Миллер) занят поиском бессмертия в “пустоте кишок”, изобретатель Сарториус (И. Шибанов) обещает ее, эту пустоту, заполнить, ударник Божко (А. Усольцев), владеющий эсперанто и переписывающийся с половиной мира, “скромно и с участием” предрекает:

“Лет через пять-шесть у нас хлеба и культурных удобств образуется громадное количество, и весь миллиард трудящихся на пяти шестых земли, взяв семьи, может приехать к нам жить навеки, а капитализм пусть остается пустым, если там не наступит революция. Обрати внимание на Великий Океан, ты живешь на его берегу, там плывут иногда советские корабли, это — мы. Привет”.

Попытки скрыть Нехватку превращаются в болезненный бред пылких речей, в отчаянность горящих глаз. Из сцены в сцену герои как заклинание повторяют слова о том, какое прекрасное будущее ждет всех впереди, нужно только подождать, чуть больше верить и много трудиться. Постановка настолько верна и внимательна, актерское исполнение настолько совершенно, что, вырываясь на мгновение из тела спектакля, осознавая себя в зрительном зале, думаешь даже не профессиональное “как”, а общечеловеческое “что они делают?”.

Мы, знающие финал советского мифа, видим на сцене утопию и антиутопию одновременно и вздрагиваем от понимания того, как одинаково они работают, какой безвоздушный монолит создают.

Москва, которая в начале истории горела алой роскошью и вслушивалась в гул нового мира, к концу спектакля угасла, “розовая чистота и цветущие пространства ее тела” поистрепались. Утопия затягивает, поглощает людей, съедает их целиком. После остается лишь серое пальто в общественном гардеробе:

“Мне жалко чего-то… Сколько я ни живу, а жизнь со мной никак не сбывается, как я хочу”.

“Рассказ о счастливой Москве” показал, каким образом в рамках предельно традиционного психологического театра можно тонко и точно работать с коллективной памятью и травмой. Помимо прочего, он заставил вспомнить давно лишенное у нас смысла понятие актерской и режиссерской “школы”. Спектакль невероятным образом распорол стянутые легким стежком реалии и оставил в накаленном воздухе вопрошающий звон — “шепоты и крики” театрального сообщества.

Когда актеры беларусских театров смотрят эту постановку, что они думают о своем месте работы? Что приходит в голову студентам, предполагают ли они, что вот уже совсем скоро будут стоять на сцене и делать “точно такое и так же хорошо”? Светятся их глаза отчаянием или радостным предвкушением счастья? А также, напротив, что беспокоит тех, кто “здесь и сейчас” работает над тем, чтобы этот — театральный, да и в целом — мир переустроить? Текст Платонова намного шире деконструкции непосредственно советского мифа. Он говорит с нами про ускользающую жизнь, которая расплескивается в разные стороны так, что порою к финалу мы приходим с пустыми руками, оставляя за собой тонкий след утраченных иллюзий:

“Вот какой ты, мир, на самом деле! — думала нечаянно Москва Честнова, исчезая сквозь сумрак тумана вниз. — Ты мягкий, только когда тебя не трогаешь!”

* * *

Послесловие

Спектакль закончился, но платоновское “светящееся воодушевление” преследовало меня и на следующий день, когда в мусоре трамвайной остановки я нашла тетрадные страницы с детским почерком. Там девочки-третьеклассницы, как и Москва Ивановна Честнова когда-то, писали школьное письмо о своей будущей жизни. Хотели, конечно, счастья. И выглядело оно примерно так:

Эта находка вызвала восторженное беспокойство. И захотелось вдруг сказать: “Всё у вас получится, девочки! Аня, через двадцать лет ты будешь изумительная. Оля, да, всё, как ты писала, всё сложится. Маша, а ты, конечно, высокая и богатая счастьем”. Всё будет именно так!

Это пока “человек еще не научился мужеству беспрерывного счастья — только учится”, но через двадцать лет мы постараемся с этим справиться, мы будем очень трудиться, терпеть и верить…

 Таня Сецко

Фотографии предоставлены пресс-службой Форума “ТЕАРТ”. Авторство: Наталия Кашевская

[1] Семенова С. Воскрешенный роман Андрея Платонова. Опыт прочтения “Счастливой Москвы”. “Новый Мир” 1995, № 9. Доступ через интернет http://magazines.russ.ru/novyi_mi/1995/9/semen.html

[2] Фрейд З. Толкование сновидений. Доступ через интернет http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Psihol/Freid/_TolkSnov_Index.php

Мнения авторов не всегда совпадают с позицией редакции. Если вы заметили ошибки, пожалуйста, пишите нам.